Шли девяностые годы. А Я шёл по тихой старинной уличке Уфы. Слева и справа стояли те самые дома, которые позволили, как вы помните, герою толстовского романа сказать: " Уфа простая, деревянная". Улица была милая и безлюдная, но дома держали свои ворота на запоре, только одни воротца одного домика были приоткрыты и просто зазывали меня; я не удержался и вошёл в них.
Двор был немощёный, земляной, на дворе была трава. Дворик представлял собой лужайку, по которой тянулась натоптанная тропинка.
В западноевропейской культуре принято осуществлять переход из общественного в личное пространство без особых хлопот: открыл дверь и вошёл с Улицы в Дом. У нас тоже так когда-то было, но теперь у нашего народа принято, как само собой разумеющееся, некое промежуточное пространство между Общим и Личным. Советские многоквартирные дома всегда строились так, чтобы подьездные двери были избавлены от необходимости пялиться на опостылевшую улицу. В старинных домах большие парадные двери намертво заколачивались и в ход шли низкие простые задние дверки. Так сформировалась наша заднепроходная культура.
Я прошёл по тропинке через дворик и оказался в саду-огороде. Справа меня поджидало задовое крылечко и входная дверь, а слева ...
Слева стоял сарай дореволюционной добротности. За свою вековую жизнь он исчерпал запас свой крепости и покосился, от чего его давно не запираемая дверь упёрлась в землю и уже не могла ни открыться полностью ни закрыться наглухо. В приоткрытую дверь был виден земляной пол, дореволюционный деревянный верстак, на нём лежали старинные столярные и слесарные инструменты, на стенах висели, на земле стояли разные разности уже почти музейного духа, которые когда-то были составлены хозяевами по причине неочевидной надобности. Эта картина , признаюсь, производила сильное и неоднозначное впечатление.
Я поднялся на невысокое крылечко.
Собрался с духом.
Постучал и ... вошёл не дожидаясь ответа в дверь, которая оказалась незапертой.
В доме, как в сказке, жили старик со старухой. Внутри царил покой и старомодный уют. На крашеном полу лежали домотканые коврики, большая старинная печь что-то варила, посредине комнаты стоял стол на четырёх ногах, в старом буфете стояла старая посуда, на окошке цвела герань. Там, где по сказочному сюжету, обязательно должна была стоять широкая лавка с Колобком, находился советский диван, и кот на нём лежал самый обычный, а не сказочный Баюн.
На стуле возле стола сидел дедушка и почему-то с первого взгляда было понятно, что он пребывает в состоянии старческого слабоумия. Чувствовалось, что в молодости он был крепок душой и телом. Супруга готовила у печи обед. Моё наглое вторжение (несмотря на мои извинения и расшаркивания, всё-таки, наглое) было встречено спокойствием и вежливостью. Хозяйка, подавая еду своему дедушке, ответила на мои вопросы, что живут они скромно и ничего старинного у них на продажу нет. дедушка стал энергично кушать. Было очевидно, что умение есть еду, было единственным, на что он теперь был способен.
Я извинился и вышел вон.
.... рядом со мной разявилась дверь умирающего сарая .... . Можно было хапнуть что попало из этого завала, сгрести в мой огромный абалаковский рюкзак, что ухватилось, и потом, дома, разбираться с добычей. Очевидно, что содержимое сарая уже не будет востребовано хозяевами, а заводить с ними разговоры о сарайном хламе, значит лишний раз досаждать им .... . Но если я сделаю хапок, то нарушу все человеческие законы, как нравственные, так и государственные. Сердце колотилось, душа горела. .... И я вышел на улицу с чистой совестью. Чуть дальше я обнаружил в небольшом овражке мусорный завал, жители милой улицы валили туда и бытовые отходы и то, что им казалось ненужным. Поверх всякой дряни и тлена торчала люстра-зонтик, моднейший шик шестидесятых годов - стеклянный, слегка выпуклый треугольник, точнее, треугольник Релло, который подвешивался к потолку на тоненькой металлической штанге. Такие светильники давно вышли из моды, кто-то швырнул эту стекляшку в кучу мусора, но закалённое стекло выдержало удар. Стеклянный треугольник, со слегка округлыми гранями, валялся на грешной земле. .... И я поднял его ... почему? Я не понимаю, зачем я полез в поздаборный завал, зачем выташил этот стеклянный "зонтик"? Я тогда не любил шестидесятнический минимализм, в жертву которому тридцать лет назад принесли столько всего викторианского и арнувошного; тогда, в девяностые, я ненавидел всё советское и грезил воскрешением всего дореволюционного; зачем я его забрал?
По современному городу, в эпоху лазерных дисков, шёл по улице человек с зелёным рюкзаком на спине и с отжившей своё совковой люстрой-зонтиком. Это было глупо. Но я не мог поступить иначе.
Прошёл год, я вдруг собрался с духом и вернулся на эту тихую улицу. Надо зайти и сказать Бабушке: "я покупаю содержимое вашего сарая, всё и разом. Сколько вы хотите получить за всё?" Почему я тогда сразу так не сказал? Почему не проявил окончательную наглость и не прихватизировал кое-что?
.... улица была почти такой же. Всё те же милые сказочные домики и садики стояли по обеим сторонам улицы. Только на месте этого дома не было ничего. Ни забора с воротами, ни дома, ни сарая, ни сада. Бульдозером вся усадьба была счищена, из котлована росли стены нового дома. Коттеджная застройка. Никого. Только растущие стены из силикатного кирпича и заровненный грунт вместо лужайки.
Людей не было.
===
А люстра эта, полежав несколько лет у меня в кладовке, обрела новую жизнь, уехала в Примосковье и висит теперь под потолком в городишке, со странным названием - Катуар, в новом доме, в новой квартире, и кто-то ходит там с понтом под зонтом. Впрочем, возможно, уже не висит. Тех, кого я порадовал когда-то этой оригинальной ретро-люстрой, теперь в этом доме нет. Там теперь живут другие люди, а у них могут быть свои представления о целесообразности и красоте.
Двор был немощёный, земляной, на дворе была трава. Дворик представлял собой лужайку, по которой тянулась натоптанная тропинка.
В западноевропейской культуре принято осуществлять переход из общественного в личное пространство без особых хлопот: открыл дверь и вошёл с Улицы в Дом. У нас тоже так когда-то было, но теперь у нашего народа принято, как само собой разумеющееся, некое промежуточное пространство между Общим и Личным. Советские многоквартирные дома всегда строились так, чтобы подьездные двери были избавлены от необходимости пялиться на опостылевшую улицу. В старинных домах большие парадные двери намертво заколачивались и в ход шли низкие простые задние дверки. Так сформировалась наша заднепроходная культура.
Я прошёл по тропинке через дворик и оказался в саду-огороде. Справа меня поджидало задовое крылечко и входная дверь, а слева ...
Слева стоял сарай дореволюционной добротности. За свою вековую жизнь он исчерпал запас свой крепости и покосился, от чего его давно не запираемая дверь упёрлась в землю и уже не могла ни открыться полностью ни закрыться наглухо. В приоткрытую дверь был виден земляной пол, дореволюционный деревянный верстак, на нём лежали старинные столярные и слесарные инструменты, на стенах висели, на земле стояли разные разности уже почти музейного духа, которые когда-то были составлены хозяевами по причине неочевидной надобности. Эта картина , признаюсь, производила сильное и неоднозначное впечатление.
Я поднялся на невысокое крылечко.
Собрался с духом.
Постучал и ... вошёл не дожидаясь ответа в дверь, которая оказалась незапертой.
В доме, как в сказке, жили старик со старухой. Внутри царил покой и старомодный уют. На крашеном полу лежали домотканые коврики, большая старинная печь что-то варила, посредине комнаты стоял стол на четырёх ногах, в старом буфете стояла старая посуда, на окошке цвела герань. Там, где по сказочному сюжету, обязательно должна была стоять широкая лавка с Колобком, находился советский диван, и кот на нём лежал самый обычный, а не сказочный Баюн.
На стуле возле стола сидел дедушка и почему-то с первого взгляда было понятно, что он пребывает в состоянии старческого слабоумия. Чувствовалось, что в молодости он был крепок душой и телом. Супруга готовила у печи обед. Моё наглое вторжение (несмотря на мои извинения и расшаркивания, всё-таки, наглое) было встречено спокойствием и вежливостью. Хозяйка, подавая еду своему дедушке, ответила на мои вопросы, что живут они скромно и ничего старинного у них на продажу нет. дедушка стал энергично кушать. Было очевидно, что умение есть еду, было единственным, на что он теперь был способен.
Я извинился и вышел вон.
.... рядом со мной разявилась дверь умирающего сарая .... . Можно было хапнуть что попало из этого завала, сгрести в мой огромный абалаковский рюкзак, что ухватилось, и потом, дома, разбираться с добычей. Очевидно, что содержимое сарая уже не будет востребовано хозяевами, а заводить с ними разговоры о сарайном хламе, значит лишний раз досаждать им .... . Но если я сделаю хапок, то нарушу все человеческие законы, как нравственные, так и государственные. Сердце колотилось, душа горела. .... И я вышел на улицу с чистой совестью. Чуть дальше я обнаружил в небольшом овражке мусорный завал, жители милой улицы валили туда и бытовые отходы и то, что им казалось ненужным. Поверх всякой дряни и тлена торчала люстра-зонтик, моднейший шик шестидесятых годов - стеклянный, слегка выпуклый треугольник, точнее, треугольник Релло, который подвешивался к потолку на тоненькой металлической штанге. Такие светильники давно вышли из моды, кто-то швырнул эту стекляшку в кучу мусора, но закалённое стекло выдержало удар. Стеклянный треугольник, со слегка округлыми гранями, валялся на грешной земле. .... И я поднял его ... почему? Я не понимаю, зачем я полез в поздаборный завал, зачем выташил этот стеклянный "зонтик"? Я тогда не любил шестидесятнический минимализм, в жертву которому тридцать лет назад принесли столько всего викторианского и арнувошного; тогда, в девяностые, я ненавидел всё советское и грезил воскрешением всего дореволюционного; зачем я его забрал?
По современному городу, в эпоху лазерных дисков, шёл по улице человек с зелёным рюкзаком на спине и с отжившей своё совковой люстрой-зонтиком. Это было глупо. Но я не мог поступить иначе.
Прошёл год, я вдруг собрался с духом и вернулся на эту тихую улицу. Надо зайти и сказать Бабушке: "я покупаю содержимое вашего сарая, всё и разом. Сколько вы хотите получить за всё?" Почему я тогда сразу так не сказал? Почему не проявил окончательную наглость и не прихватизировал кое-что?
.... улица была почти такой же. Всё те же милые сказочные домики и садики стояли по обеим сторонам улицы. Только на месте этого дома не было ничего. Ни забора с воротами, ни дома, ни сарая, ни сада. Бульдозером вся усадьба была счищена, из котлована росли стены нового дома. Коттеджная застройка. Никого. Только растущие стены из силикатного кирпича и заровненный грунт вместо лужайки.
Людей не было.
===
А люстра эта, полежав несколько лет у меня в кладовке, обрела новую жизнь, уехала в Примосковье и висит теперь под потолком в городишке, со странным названием - Катуар, в новом доме, в новой квартире, и кто-то ходит там с понтом под зонтом. Впрочем, возможно, уже не висит. Тех, кого я порадовал когда-то этой оригинальной ретро-люстрой, теперь в этом доме нет. Там теперь живут другие люди, а у них могут быть свои представления о целесообразности и красоте.
Комментариев нет:
Отправить комментарий