Под стаканом

  Некоторые любят ездить в поезде потому, что только в вагоне можно выпить чаю из стакана в подстаканнике. Это небольшая, но очень значиимая часть нашей культуры - пить чай под перестук вагонных колёс из специального, тонкостенного стакана. Стакан этот, такой хрупкий, такой невесомый, спрятан в тело "поездного" подстаканника, сделанного в лучших дореволюционных традициях, но с советским украшательством. Он обязательно должен быть мельхиоровым, многозначительно весомым. Подстаканник в поезде обязательно дожен быть сталински-высокохудожественным, в "большом стиле" - с тучными стадами и нивами, зреющими на его круглых боках, с домнами и комбайнами, с овощами-фруктами, словно хлынувшими из рога изобилия, с кремлями, самолётами и спутниками. Когда за окном вагона проплывают необъятные просторы Родины, на столике обязательно должен стоять такой подстаканник, он призван отягчать твою руку и облегчать душу. Без этого поездка по железной дороге получается сильно неполноценной.
 Но культура поездного чаепития с подстакаканником рушится и уходит. Когда мы ехали в Миасс, оказалось, что у проводника имеются ... только белые фарфоровые чайные пары, которые, скорее всего, были, даже, не фарфором, а высокотехнологичной китайской посудой из ударопрочного стекла. Только они! Никаких стаканов-подстаканов! На обратном пути стаканы были. Но, разумеется, неправильные, гранёные. Они не цилиндрические, на подстаканник не расчитаны. Перевёрнутый конус легендарного гранёного стакана, оказавшись в неродном пространстве подстаканника, вихляется и бренчит. Однако, стаканы были!  Подстаканники оказались собранными с миру по нитке. И мельхиор и легковесные алюмишки; и с правильным декором и несерьёзные минималюшки.

Чай был, разумеется, из пакетиков.
   Главным в поездке для нашего путешественника, становится электронный гаджет, а не знаменитые вагонные разговоры, не размышления, которые навевает обозрение родных пространств, подкреплённое крепким, по русской традиции,чаем. Общение, единение и чай - вот ядро вагонного бытия! Так повелевала традиция;  теперь её власть, кажется, закончилась.